Чаще всего люди, не имеющие отношения к медицине, представляя работу в патологоанатомическом отделении, думают о вскрытии трупов. Однако в реальности большую часть времени врачи-патологоанатомы занимаются важнейшими для пациентов исследованиями операционного и биопсийного материала. И не только работают с мертвыми телами, но и ставят диагнозы для живых людей. О тонкостях профессии, отношении к смерти и интересных случаях – поделился заведующий патологоанатомическим отделением БУ «Сургутская окружная клиническая больница», врач патологоанатом высшей категории, кандидат медицинских наук Дмитрий Лининг.
− Из чего состоит работа патологоанатома?
− Давайте сначала я немного расскажу о том, что такое патологическая анатомия. Это наука о структуре человеческих тканей в условиях заболевания. Когда человек болеет, он начинает себя плохо чувствовать. У него появляются внешние болезненные проявления, например, лихорадка, кашель, болевой синдром и так далее. Это то, что видно и как бы лежит на поверхности. Но мы должны помнить о том, что внешние проявления идут от внутренних изменений, возникающих в органах и в человеческом организме в целом. В первую очередь они касаются структуры клеток, а также тканей, которые из этих клеток состоят. И, грубо говоря, если у человека есть какие-либо внешние проявления болезни, то это следствие каких-то структурных изменений в клетках, тканях его организма. Именно эти структурные изменения мы и изучаем. Зачем? Для того, чтобы, увидев эти изменения, мы могли сделать вывод, какой патологический процесс, какая болезнь их вызвали.
Таким образом, мы целый день занимаемся изучением структурой поврежденных тканей. Мы исследуем операционный и биопсийный материал, который нам присылают из хирургических отделений. Мы изучаем структуру поврежденных тканей и в телах умерших людей. То есть мы работаем с материалом и от живых людей, и от тех, кто ушел в лучший мир.
Мы можем определить грубые изменения, изучая ткани невооруженным глазом. Это исследование нативного материала. В основном такая диагностика проходит в секционном зале в рамках аутопсийного исследования − изучения трупов. Также мы анализируем изменения, определяемые невооруженным глазом в операционном и биопсийном материале.
После того, как из тела человека был удален какой-то фрагмент поврежденной ткани, он погружается в специальный раствор-фиксатор для того, чтобы избежать вторичных изменений ткани. В этом растворе ткань меняет свою окраску, плотность, но сохраняет свою микроскопическую структуру, что важно для последующего исследования под микроскопом. Любой материал, который нам присылают, мы обязательно исследуем под микроскопом, поскольку метод микроскопического исследования ткани позволяет по фрагменту ткани, даже небольшому, достоверно ответить на вопросы хирургов о том, есть ли у человека опухоль, если есть – то какая она, доброкачественная или злокачественная. Именно использование микроскопического метода исследования тканей человека, используемый врачами-патологоанатомами, является «золотым стандартом» в диагностике опухолей.
− Как проходит рабочий день патологоанатома? Правда ли, что большую часть времени он занимается диагностикой живых людей?
− День патологоанатома строится по-разному. Больница – это такая структура, где каждый день не похож на предыдущий. Новые пациенты, новые заболевания, которые порой понятны с первого взгляда, а иногда и нет. Обычно мы работаем так: где-то процентов 80 всего нашего времени мы проводим за микроскопом для микроскопической диагностики патологических процессов в тканях как живых людей, так и умерших. Основная работа, таким образом, проходит не в секционном зале, и именно она требует наибольшего большого багажа знаний и практических навыков.
Поскольку наши технические возможности по изготовлению годных для микроскопического исследования срезов из больших фрагментов ограничены, врачи-патологоанатомы выделяют из операционного материала небольшие фрагменты ткани, имеющие изменения, представляющие диагностический интерес; в дальнейшем в руках лаборантов-гистологов эти фрагменты превращают в гистологические срезы толщиной 4-5 микрон; эта толщина позволяет наиболее отчетливо увидеть структуру ткани при исследовании под микроскопом. Видя изменения тканевой структуры, мы делаем определенные выводы о характере имеющегося патологического процесса. Это важно для постановки диагноза, и, следовательно, для самого пациента.
Много времени занимают раздумья над нашими заключениями, обращения к медицинской литературе, коллегиальное обсуждение случаев, где специалисты могут поделиться своим опытом. Ведь все в одной голове удержать невозможно, а важно прийти к правильным выводам.
− Были ли у вас или коллег какие-то интересные случаи в практике? Расскажите о них?
− У нас интересных случаев в практике очень много, особенно в последнее время. Но они все представляют чисто медицинский интерес. Например, у нас в текущем материале была обнаружена редкая опухоль, которая во всем мире описана в немногочисленных случаях. Или мы верифицировали всем привычный патологический процесс, не протекающий нетипично, маскирующийся под другую патологию. Это для нас представляет и практический, и научный интерес. Речь здесь ни в коем случае не может идти об оживших умерших, приведениях и других сверхъестественных вещах.
− Как вы пришли к этой профессии? Все-таки она считается не только специфической, но и требует огромный объем знаний.
− На самом деле знать нужно очень много. Хорошим хирургом можно стать лет за пять, терапевтом – примерно за восемь. А патологоанатом к концу десятого года своей работы только-только перестает задавать глупые вопросы, касающиеся профессии. Тогда и можно отпустить его в самостоятельное плавание, будучи уверенным, что он сможет качественно работать, не наделает диагностических ошибок.
Это связано с тем, что наша профессия очень объемна и официально не профилизирована. В больницах общей лечебной сети нет патологоанатомов, которые официально специализируется, например, только на патологии легких или пищеварительной системы. Не спорю, что они есть в центральных научно-практических узкоспециализированных лечебных учреждениях. Нам же приходится знать все.
Что ж, как говорят китайцы, «для того, чтобы хорошо плавать, нужно много плавать». А для того, чтобы хорошо знать патанатомию, надо много в ней работать. Как и в любой специальности.
Есть и обратная сторона этой ситуации. Когда врачи нашего отделения приезжают в такие столичные узкоспециализированные медицинские центры, первое время столичные патологоанатомы, как правило, смотрят на них с неким превосходством. А когда доктор из Сургута начинает уверенно демонстрировать свои знания из других областей патанатомии, к которым те специалисты отношения не имеют, на него начинают смотреть по-другому, очень уважительно, начинают интересоваться его мнением по сложным диагностическим вопросам.
– А что бы вы посоветовали будущим студентам медицинских вузов, которые нацелены работать патологоанатомами?
– Для начала нужно понять свой энергетический потенциал, решить, хватит ли тебе сил освоить такой объем знаний. И второй момент – нужно осознать, достаточно ли у тебя терпения пройти этот длинный путь познаний. Многие не могут это сделать, и я их по-человечески понимаю. Годик-два поработают, а потом видят, что, к примеру, их однокурсник стал уже настоящим хирургом и оперирует. «А я все еще на вторых ролях», – может подумать начинающий врач-патологоанатом. И комплексы у молодых патологоанатомов возникают, приходится деликатно направлять их на путь истинный. В этой области медицины не растут быстро, и с этим нужно смириться, это объективная ситуация. Профессия действительно неоднозначная, но кто пришел в нее по-настоящему, тот из нее не уходит до конца жизни.
– Какие есть риски в работе патологоанатома? Какова вероятность заразиться опасной болезнью?
– Конечно, риск заразиться есть. У нас есть контакт с больным человеком. Он иногда представляет опасность для окружающих. Это заразные болезни, начиная от туберкулеза, продолжая COVID-19, другими опасными инфекциями. Однако есть такое понятие как «охрана труда», которая существует для каждой профессии. И понятно, что нужно знать о наличии этой опасности заражения, чтобы быть готовым и предпринимать все необходимые меры для своей безопасности. Существуют средства индивидуальной защиты, специальные костюмы, респираторы. Все это снижает риск.
– А часто ли вы сталкиваетесь с профессиональным выгоранием? Усталостью?
– Мы в первую очередь устаем не потому, что работать физически тяжело, а из-за возложенной на нас огромной ответственности за диагноз. Ведь наши заключения являются очень весомыми и значимыми. Особенно, когда нужно определить, опухоль у человека или нет, а также какая она – злокачественная или нет. И диагноз пациенту ставится с учетом заключения патологоанатома. Мы прекрасно это понимаем. Наши выводы о характере имеющейся патологии могут повлечь изменение тактики лечения, в том числе повлечь использование агрессивных или оперативных методов, изменение прогноза о течении заболевания, о шансах на выздоровление. Конечно, от этой ответственности тяжело, и конечно, от этого устаешь.
– Какие есть тонкости в вашей деятельности? Какие есть специфические моменты?
– На самом деле таких тонкостей не очень много. Одно из классических правил – никогда не ходи в секционный зал голодным. Ведь в таком состояние у человека иммунная система ослаблена, содержимое желудка, так сказать, не столь закислено, как после приема пищи. Поэтому следим, чтобы люди не появлялись на работе голодными. Все остальное стало обыденностью.
– Обращайтесь ли вы за психологической помощью из-за постоянного контакта с трупами? Как долго пришлось привыкать к мертвым телам? Какое у вас сейчас отношение к смерти?
– Когда я начинал свою профессиональную деятельность, понятия «психологическая помощь» просто не существовало. Нужно понимать, что такое смерть. Ведь никто вечно не живет. С какой стороны ни посмотри, для любого организма умирать – это так же естественно, как родиться и жить. Все мы рано или поздно закончим свой земной путь. Конечно, смерть близкого человека всегда воспринимается как трагедия. Мы выказываем искреннее сочувствие родственникам умерших, с которыми нам приходится контактировать в ходе работы. Но мы также помним, что человек прожил достойную жизнь, столько, сколько ему было положено, и закончил свой земной путь.
Что я чувствовал в первый раз при столкновении со смертью? Я, как любой студент-медик, с телами умерших людей начал заниматься довольно рано, уже на первом курсе. В медицинских институтах с первых дней первого курса начинаются занятия по анатомии. Это работа либо с настоящими препаратами, муляжами, либо, как сейчас, с виртуальными цифровыми копиями тел и внутренних органов. И я помню свою ощущения, когда я на первом курсе впервые увидел влажные препараты, изготовленные из человеческих органов. Стало сильно не по себе, но не из-за самого факта соприкосновения со смертью. Меня покоробило то, что это был человек, который родился, жил, любил, приносил пользу. А потом он оказался в лучшем мире, а его тело – в анатомическом корпусе. То есть, это ощущения даже не в плане эстетики, а скорее этики. У меня был стрессовый период. И тогда появлялись мысли: «А не бросить ли мне медицину? Может пойти в политехнический институт, где все проще – железки, машины?». Но в скором времени эти переживания перестали быть такими острыми, а потом и вовсе пропали. Как я сказал, нужно держать в уме, что жизнь конечна. И это помогает справиться с негативными мыслями.
– Ранее в СМИ сообщали, что в России из-за санкций врачам не хватает учебных трупов — кадавров, чтобы отрабатывать новые навыки. Действительно ли это так? Как обстоят дела в сургутских отделениях?
– Я с этой ситуацией знаком не так хорошо, потому что тела умерших используются для учебных целей на кафедрах нормальной и патологической анатомии в университетах, я же тружусь в учреждении здравоохранения - больнице. Как я знаю, сейчас в медицинских институтах и университетах используют электронные муляжи. Все проходит на большом экране в интерактивном режиме. И эта методика изучения анатомии даже намного лучше, чем работа с телом умершего человека. Во-первых, демонстративнее, лучше воспринимается и качественнее запоминается. Картинка более понятная и яркая. Во-вторых, преподавателю проще объяснять, а студенту – понимать, воспринимать информацию. Если человек не имеет насмотренности, то ему отличить одну структуру от другой достаточно непросто. Поэтому для учебных целей лучше использовать электронные муляжи. А по поводу того, что не хватает кадавров, скажу, что никто нам из-за границы части тел умерших людей не привозит и никогда не привозил.
– А хватает ли специалистов в Сургуте? Есть ли патологоанатомы, занимающиеся узконаправленной областью?
– Патанатомия сейчас очень популярная дисциплина. Потребность практической медицины в патологоанатомических исследованиях очень велика. Разумеется, мы удовлетворяем потребности клиник полностью на 100%, работаем напряженно и много. Конечно, было бы лучше, если бы в Сургуте, в том числе в нашей больнице, специалистов в области патанатомии стало больше.
