26 апреля участнику Великой Отечественной войны, сургутскому журналисту и краеведу Николаю Ездакову исполнилось бы 95 лет. Сегодня его имя звучит крайне редко. А ведь этот человек, страстно любивший Сургут, долгие годы воспевал своих земляков в очерках, опубликованных в газетах и сборниках, по радио. И сейчас, спустя десятилетия, очерки Николая Ездакова являются непревзойденными образцами журналистского мастерства, и, по всей видимости, таковыми они останутся навсегда.
Вопросы без ответов
Может ли человек, родившийся в Москве, впитавший в себя ее неповторимость, слышащий с детства ласковое дребезжание трамвая, вдыхающий с наслаждением пыль Садового кольца, уехать навсегда из родного города, оставить, разорвать связь, забыть? И что может вынудить уехать? Вопросы такого рода у сургутян, в том числе и у пишущей братии, возникли сразу, как только Ездаков появился на пороге редакции местной газеты «К победе коммунизма».
1 мая 1953 год, улица Кирова. Галя Соловьева, Люба Кислова, Тоня Черкасова, Алеша Курочкин
Причину своего «побега» он толком не рассказывал, всегда уклонялся от любопытных и пытливых взглядов. Словом, несмотря на то что многие вроде бы неплохо знали Ездакова, общались с ним не только в рабочей обстановке, он остался человеком-загадкой.
Несомненно, коллеги и знакомые домысливали: по логике вещей дотошного журналиста должен был привлечь именно тот край, где зарождалась Западно-Сибирская нефтегазоносная провинция, ведь именно там начинала вершиться новейшая история, рождались герои. Но что его поначалу привело в захолустный поселок Уват Тюменской области? Это была добровольная или вынужденная ссылка? Известно, что Николай Иванович обладал острым умом и язвительным языком, что он никогда не отличался чинопочитанием, высказывал неугодные суждения, что не могло не остаться незамеченным.
Почему же он не доучился в Литературном институте им. А.М. Горького, в который поступить в те годы было нелегко? Выдержать серьезный конкурс и все бросить?! На этот счет тоже существовала байка: мол, исключили Ездакова за то, что непочтительно относился к девушкам-сокурсницам, фривольно вел себя с ними. Во всяком случае, однажды такую версию он сам выдал одному сургутскому библиотекарю. А может, несчастная любовь привела талантливого москвича в наш таежный край? Поговаривали, что у него умерла горячо любимая жена и что именно ее смерть привела Николая Ивановича на Север. Тайна его столичной жизни ушла вместе с ним осенним днем 1982 года в сургутскую землю.
Август 1950 год. Царицыно. На трассе со Щерблюком А.
Ленинская слобода детства
Личный интерес и вопрос, почему Ездаков забрался в холодную Сибирь, подальше от столичных огней, тревожили и настойчиво требовали ответа. И только спустя почти 30 лет сургутские краеведы «накопали» кое-что о московском периоде жизни журналиста. Вот как это было.
2010 год. Московская квартира на Крутицком валу младшего брата Николая Ивановича — Александра. Его тоже давно нет в живых, хозяйничает Тамара Григорьевна — супруга покойного.
В редакции «К победе коммунизма» с сотрудниками
В ходе разговора достает с антресолей старые, пожелтевшие документы и фотографии, удостоверения к наградам, студенческую зачетку Николая Ивановича и дневник, который он вел в 1953-1955 годах, как раз перед отъездом в Сибирь. Неизвестный московский период начинает приобретать отчетливые формы.
Николай Ездаков родился в Ленинской слободе, которая издавна называлась Симоновской слободой — по расположенному здесь Симоновскому монастырю. Слобода за исключением монастырских и заводских построек сплошь состояла из деревянных домов и бараков, населенных рабочими заводов.
В одном из таких деревянных домов на первом этаже в доме № 6 в Окороковском переулке жила семья Ездаковых: Иван Петрович, Ольга Николаевна и трое сыновей — Коля, Володя и Саша. Родители работали в литейном цехе завода «Динамо». На заводе производились трамвайные моторы, детали троллейбусов, оборудование подвижного состава для московского метро.
«Поседел я на фронте»
В июне 1941 года Николай сдает в школе последний экзамен по химии и готовится к вступлению во взрослую жизнь. Но взрослая жизнь сама врывается в судьбу Ездакова войной: 16 августа он уже принял присягу, будучи курсантом Горьковского училища зенитной артиллерии. Из его стен молодой командир был отправлен на Воронежский фронт, затем до победного дня воевал в составе Украинского фронта. Участвовал в боях за освобождение Белграда и Вены, был ранен.
В учебной аудитории. 50-е годы
В 1945 году вернуться домой не удалось, он демобилизовался в звании старшего лейтенанта лишь в феврале 1947 года, приказом командующего войсками Одесского военного округа.
Уже будучи в Сургуте, в переписке с дочерью сургутского уездного исправника Григория Пирожникова Марией Юминой, которая велась на протяжении нескольких лет, Николай Иванович не раз возвращался к тем годам военного лихолетья. В одном письме он сообщал: Поседел я на фронте. Я пошел воевать сопливым мальцом, сразу после десятилетки. Рос в Москве, не имел понятия, например, о сапогах и портянках и сразу же набил мозоли на пятках, кровавые мозоли, и не умел заряжать ружья. Впрочем, был небоязливым.
В другом письме он сетовал:Сейчас у нас в Сургуте очень сыро, чувствую себя не очень хорошо, куда лучше я был здоровым 40 лет назад, когда начинал с товарищами войну Отечественную. А сейчас товарищей тех лет — раз-два и обчелся. Поздравления ко Дню Победы некому посылать. Все это, конечно, грустно, но не настолько, чтобы вешать нос
Только однажды в коротенькой биографии-представлении Николай Иванович вскользь упомянул о том, что он имеет десять наград.
Непримиримость
По возвращении домой Николай устраивается на родной завод, учится на литейщика. Тяготы и лишения войны, тяжелый заводской труд навсегда врезались характерными чертами в натуру Ездакова: непримиримость с лицемерием, подхалимством, с унизительным угодничеством, презрение к барской роскоши. Из дневника: 5 июня 1953 года. Интересно, что я не выношу ресторанов. От них веет чем-то глубоко чуждым мне — буржуазным, что противоречит моей натуре. Лучше уж пивная: напился двумя-тремя стаканами сивухи и ушел на улицу. Меня так и подмывает ударить ногой лакея, изогнувшегося в дугу, жаждущего чаевых, ради которых он продаст все: отца родного, жену, ребят. Угодливые глаза, чем-то напоминающие псиный взгляд, торопливое прятанье чаевых, выслушивание без возражений, прихотей и глупых мыслей пьяниц и кокетничающих, кобенящихся сук, потерянный человеческий облик — все это противно. Так хотелось бы загнать этих извивающихся змей в кузницу автозавода подышать испарениями, поворочать раскаленный металл, чтобы руки холеные покрылись бы мозолями, чтобы разжиревшую морду обожгла летящая во все стороны окалина.
Вполне можно предположить, что еще в период войны ему доводилось наблюдать, как работают военные корреспонденты. Их труд требовал решительности, правдивости, храбрости, а порой и героизма, и был сродни бою. Эти качества фронтовика Ездакова жаждали проявиться в мирной профессии.
С братом Александром. Москва. 1954 год
Николай работает корреспондентом газеты «Газовая магистраль». Широкий кругозор, природная любознательность, начитанность, большой словарный запас, знание художественной литературы — все это вкупе должно было привести его в кузницу словесности, и привело. Литературные работы проходят жесткий творческий конкурс, и после сдачи экзаменов 28-летний молодой человек, пишущий журналист, осенью 1950 года становится студентом заочного отделения Литературного института им. А.М. Горького.
Николай успешно сдает экзамены первого курса, но в январе 1952 года бросает альма-матер прямо посреди зимней сессии. Причем первые два экзамена начавшейся сессии сданы на хорошо и отлично. Что могло так резко повлиять на второкурсника Николая Ездакова? Можно только предположить, что свободомыслящим, имеющим свое мнение студентам противостояли весомые в литературе фигуры. Некоторые из них были циничными приспособленцами или боязливыми номенклатурщиками, следующими точно предписаниям.
Из дневника: «А чему я научусь? У какого-нибудь Закруткина. Даже закрутить рассказ он как следует не может. Чему — я спрашиваю? Отступлению от жизненной правды, научусь поливать ее киселем сладким. Кому тогда нужна будет моя книжка? Мне совесть не позволяет написать такую сопливую книгу. Ведь я же знаю, почем хлеб достается, недаром в литейном изорвал сто пар рукавиц, грузя чугун. Да с какими глазами, написав слащавый роман, я погляжу в глаза того же литейщика, который учил меня стрясать в форме песок, сбивать литформу в отрубной? Да такому писаке в морду ‹...›, и за дело — не пиши, не описывай неправду, прохвост, выучившийся на деньги того же литейщика да рязанского колхозника, который спит по восемь часов только три месяца в году. Я лучше не буду писать совсем, не напишу ничего, чем в моем романе тяжелый труд будет казаться развлекательной прогулкой».
В вечном плену любви
К вечному недовольству собой примешивается горькое чувство униженной, обманутой любви.
С сотрудниками. Абатское. Май 1961 год
После возвращения с войны Николай Ездаков знакомится с Людмилой Берхман, разведенной женщиной, имеющей сына. Людмила очаровывает Николая, забирает из его угловатого тела ранимую душу в вечный плен. Ездаков искренне, как ребенок, жертвенно, как отец, относится к своей обожаемой Людмиле, прощает ей ложь и насмешки. Он до конца не хочет поверить, что опытная, может, уже изуверившаяся в истинной любви женщина использует его. Связь с ней постоянно наносит тяжелейшие удары, сидит занозой в нем. В дневнике нет ни одного дня, где бы не упоминалось ее имя. С четкой периодичностью проклятья в ее адрес сменяются лирической, изматывающей тело и душу тоской. Проходит время, и накопившиеся воды чувств, сдерживаемые плотиной рассудка, вырываются бурным потоком в новую встречу — все начинается сначала: проклятья, тоска, страстные встречи. Николай хочет остыть, продержаться как можно больше, не видя ее, уезжает специально в длительные командировки, но, приезжая в Москву, не может сдержать себя. Любовно-мазохистский круговорот неудержимо затягивает в воронку, уязвленное самолюбие заливается спиртным. Николай постоянно в долгах, список так называемой долговой ямы занимает несколько листов в дневнике. Деньги большей частью тратятся на Людмилу и на книги — две страсти Николая Ивановича. Остальные пропиваются, на обновки не хватает совсем.
Из дневника:
Глупее меня, простосердечного, никто не поступит. Я нянчусь с Л., которая заморочила мне голову, пью с горя сивуху, лезу в долги… Сижу в худых брюках. Она говорит: поедем за город, потом купишь. Во всех наших отношениях проскальзывает какая-то неискренность, исходящая с ее стороны… Запил — пробирала на партийной группе. Почти пять лет продолжается это унизительное для меня знакомство… Ночь. Сегодня я не прочел ни одной строчки, черт его знает, пропала вся охота заниматься. Неужели наступает старость? А может, всего-навсего тоска по Людмиле
Для того чтобы как-то порвать с Людмилой, забыться, отвлечься, Николай знакомится с Любочкой — милой, внимательной, чистой девушкой. Дружеские встречи, общие интересы, планы на будущее, вместе они поступают в юридический институт. Но частые встречи так и не переходят в сильное чувство, более того, в сравнении с Любой образ Людмилы становится еще более притягательным. Николай с ужасом начинает понимать, что он попросту однолюб, прячущийся за маской бесшабашного ловеласа. Спасти его может не просто долгая командировка, а командировка на всю оставшуюся жизнь, бегство за тридевять земель, куда доехать можно только «на собаках». И он уезжает сначала в далекий Уват, отрезая возможность быстро приехать по зову глупого сердца, а потом уже оседает в Сургуте, найдя в себе силы начать все сначала. Так жизнь Николая Ездакова разделилась напополам: московскую и сургутскую.
Душевный покой
Возможно, Сургут начала 60-х годов напомнил Ездакову Ленинскую слободу детства: чистые воды реки Оби, деревянные домики, немощеные улочки, болотца и сосны. А может быть, он был очарован сердечной теплотой и искренней простотой местных жителей. Как бы то ни было, здесь, в Сибири, он обрел необходимый ему душевный покой. Спокойное, мирное течение жизни в небольшом поселке, уважение сотрудников, относительная свобода слова, без удушающей столичной цензуры, новые приветливые лица, друзья. Была ли здесь у Николая Ивановича любовь? Возможно, была, но не такая острая, пронзительная, всепоглощающая, как в Москве. Он как бы родился заново, стараясь не вспоминать прошлое, чтобы не бередить с трудом зарубцевавшиеся раны. Может быть, поэтому так мало знали его друзья и близкие о московской жизни.
…Осень 1982 года Николай Иванович не пережил. 28 октября его не стало. Газета «К победе коммунизма», в которой он работал в 60-е годы и затем активно сотрудничал, поместила некролог, в котором говорилось: «Городской совет ветеранов, первичная организация Союза журналистов СССР, коллектив производственно-технической фирмы «Сиборггазстрой», с глубоким прискорбием извещают о кончине члена КПСС с 1952 года, участника Великой Отечественной войны, члена Союза журналистов СССР, сотрудника производственно-технической фирмы «Сиборггазстрой» Ездакова Николая Ивановича, и выражают соболезнование семье и близким покойного».
Тогда в своих дневниковых записях Иван Захаров в полстраницы напишет всего два слова: «Потерял друга».
Сургут. 1965-й год. Лето. С Марией Ивановной Пуртовой
Похороны состоялись 1 ноября 1982 года. На скорбное мероприятие приехали младший брат журналиста Александр с влюбленной в Николая Ивановича, уже постаревшей Любой. С собой в Москву они взяли горсть сургутской земли и рассыпали ее на Даниловском кладбище, на могиле родителей. Позже установили и плиту, ведь ездить в Сургут далековато.
21 декабря 1961 года был первым рабочим днем Николая Ездакова в Сургутской газете «К победе коммунизма», а 24 декабря уже появилась подборка небольших сатирических заметок под рубрикой «Ерш», подписанная псевдонимом «Н. Николаев». В дальнейшем рубрика выходила постоянно, в ней печатались, кроме заметок, едкие стихи, автором которых был тот же Ездаков. Николай Иванович посвятил немало публикаций ветеранам Великой Отечественной войны, к которым относился с особым трепетом. Он умело и грамотно писал о первых геологах и строителях, о знатных людях города. Несколько лет работал редактором сургутского радио.
