В студии siapress.ru прошло онлайн-интервью с сургутским художником-графиком, членом Творческого союза художников России, участницей международных выставок Еленой Суховой. Буквально на днях в галерее современного искусства «Стерх» открылась очередная экспозиция Елены Юрьевны под названием «Nordic sounds» («Звуки Севера»). Данный проект представляет собой попытку визуализации музыки Фарерских островов и традиционной музыки народов ханты.
— Здравствуйте, уважаемые посетители сайта siapress.ru. Сегодня у нас гостях художник-график Елена Юрьевна Сухова. Здравствуйте.
— Добрый день.
— Меня зовут Надя Макаренко, я буду ввести это онлайн-интервью. У Елены Суховой буквально на днях открылась очередная уже выставка в галерее «Стерх», она посвящена «Звуки Севера», Nordic Sounds, иначе говоря. Сегодняшний эфир и беседу мы посвятим тому, что поговорим и о современном искусстве, о творчестве Елена Юрьевны непосредственно и о городской культуре немножко затронем, естественно, тему. Ну, предлагаю начинать постепенно. И для начала хочется задать вам такой вопрос: расскажите, как началась ваша карьера художника, если это можно назвать карьерой, конечно же, потому что, насколько я знаю, у вас есть основное место работы, помимо вашего творчества.
— Да.
— Собственно, как все началось? И во сколько лет вы начали заниматься тем, чем занимаетесь?
— Я со второго класса в художественной школе, но так как у нас в Сургуте была одна художественная школа, одна музыкальная школа (в то время, когда я училась), и не было колледжа, как вот сейчас можно продолжить свое образование, поэтому я училась практически 10 лет в художественной школе. То есть четыре года закончилась, потом уже никто выгнать меня не мог, потому что мне было очень интересно там находиться. Людмила Александровна Горда – это тот человек, который помог мне осознать себя. Потому что самоидентификация подростковом возрасте — это очень важная вещь: «Я в этом мире», «Мир для меня» и т.д. Это тот человек, который помог мне поверить в себя, поверить в то, что я сама могу что-то сделать, помимо каких-то стереотипов — серого шаблонного и так далее. Обучение, конечно, было очень сложным, потому что, к сожалению, она мне никогда не подсказывала и не говорила, как надо делать: она всегда настаивала на том, что «ты сама знаешь».
— Вы сами должны прийти.
— И надо сказать, что в моей жизни… ведь художник — это не только тогда, когда тебя вырастили в художественной школе или в институте и т.д., это скорее всего такая мировоззренческая позиция — художник, то есть ты преображаешь мир.
— Созидатель.
— Создатель, творец и т.д. Очень много людей, которые помогли мне в этом мире и помимо моих родителей, которые создали эту социальную нишу, где была просто стена книг (то есть ты мог по любому вопросу или без вопроса подойти читать, читать и читать. Потому что книжки – это, конечно, основное познание. Мы знаем с вами, что научиться, -ться возвратная частица, научить никого нельзя – можно только научиться. Конечно, это больше...даже не больше, а в основном это самообразование)… Уверенность такую в себе, что ты важен для этого мира, возможно, я приобрела… я не знаю… я училась у Валерия Шейхевича Салахова, которого безумно уважаю, он был директором десятой школы, вёл у нас математику. Он, конечно, ницшеанец, идея сверхчеловека, Заратустра и т.д.
Тех людей, которые не знали предмет и не соображали ничего, он их не замечал, ставил двойки и т.д. — это были не люди. Люди были те, кто что-то понимал и пытался. Как он вел предмет — это вообще уникально: ты приходишь, например, на геометрию, садишься и новая тема, тебя вызывают к доске (а вы знаете, в геометрии, чтобы доказать какую-либо теорему, достаточно знать до этой теоремы предыдущие выводы, и на основе этих выводов можно доказать), и он заставлял, не объясняя…
— Самому доходить.
— Самому находить это решение и было, конечно, сложно. Очень сложно было у него получить четверку. Но надо сказать, он унижал (в нашем понятии) одну мою одноклассницу, я была комсоргом класса, и он ее спрашивал, ставил ей двойки, мама просила, её переводили из четверти в четверть и т.д. Я пошла к нему разбираться и говорю: «Вы, советский учитель, как вы можете так поступать?» Он меня не ругал, он сделал великолепный жест (слова не помню дословно): «Тебя волнует эта проблема? Ну давай сделай так, чтобы ее не было».Он поставил меня заниматься с этой девочкой, которая в 9 классе «Муму» только прочитала. Она действительно была малограмотной, малообразованной, и мне пришлось ей объяснять все задачи и т.д.
— И чем кончилось?
— В РБК работает дама, скажем так.
— Все сложилось….
— Она меня отблагодарила: «Спасибо, что я начала хотя бы с «Муму» Тургенева», потому что для человека необразованность — страшная вещь. Просто я почему вспоминаю учителей своих, потому что хочу сказать, что художественная школа, училище, институт он может научить тебя технике: что такое techno — это не «искусство» с греческого, а искусность, то есть искусности, как правильно нарисовать натюрморт — свет, полутень, тень, рефлекс, блик должны быть, вот яблоко ты рисуешь и т.д., то есть технике тебя научат, но как художника, чтобы человек стал рисовать, и стал этот мир преображать, — это очень долгий процесс.
Мы все умеем рисовать. Я вообще считаю, что каждый человек может уметь рисовать, играть на любых инструментах, петь, сочинять стихи — это норма как раз, просто не каждый это делает, потому что этому человеку не создали таких условий, не было определенной мотивации, но это комплекс таких… А так это все в человеке есть, это потенциально, и он реально это может делать.
— Во сколько лет у вас случилась первая выставка?
— Я хотела рассказать вам об этом. То есть, когда я закончила школу, уровень был настолько высоким, что, когда я поступила в Московский институт (у меня первое образование — инженер-механик, институт нефти и газа), я подрабатывала тем, что расписывала стены в студенческом клубе, это мой первый заработок, то есть как профессиональный художник я очень рано начала это делать, я могла в реалистической манере писать, в какой-то плакатной технике что-то делать и т.д., то есть я могла зарабатывать. Но чтобы начинать выставляться и чтобы себя определить, как художника, должен пройти какой-то промежуток… мне кажется, самое главное — не то, что времени, а что-то в тебе должно измениться… Главное — это свобода, ты должен быть свободен от мнений, и в 1995-м году у меня была первая выставка, спасибо большое Якову Семеновичу Черняку, потому что я пришла, показала ему свои работы. Он говорит: «Ну у тебя уже это на выставку, давай будем делать». Потому что 95-й год… молодые, красивые все были, это решалось на раз, были все романтики — это прекрасное было время, хоть и очень трудное. Сейчас, конечно, в администрацию не хожу, потому что там просто страшно. Поэтому в то время, это первая выставка (1995 год), то есть у меня уже вот такой стаж.
— Да, стаж большой. А как началось сотрудничество со «Стерхом» именно, потому что вы там уже вы не впервые выставляетесь и дружите.
— Это такая долгая история, потому что никогда сургутские художники никогда никому не были интересны. Я, например, вставлялась у Надежды Жуковой, спасибо ей большое, что в библиотеке можно было выставиться, можно было выставиться в ДК «Нефтяник», это у Ирины Бориславовны Ткаченко, когда проходили мероприятия, когда работал центр «Классика», были какие-то вечера. И меня всегда она приглашала, у меня был там такой салон, где помимо музыкантов можно было пройти и посмотреть еще картины. То есть мы выставлялись по разным местам и никому мы не были интересны. И создание галереи «Стерх» — это как раз детище всех сургутских художников, которые объединились и нашли поддержку в лице Ларисы Гуровой и администрации в то время (потому что администрация того времени и сейчас — это разные вещи безусловно).
— То есть тогда заинтересованно шли навстречу, а теперь уже…?
— Тогда были люди, а не чиновники. Скажем так, вы же понимаете, что в наше время, прошло более 20 лет, и произошел такой переход от человека к функции. Сейчас все выполняют свой функционал.
— Антиутопия.
— Они знают, что им делать, все правильно, и люди исчезли. И конечно, как старички, мы тоскуем по тому времени, когда можно было решать на каких-то человеческих отношениях, а сейчас, конечно, такого нет. Но надо привыкать к такому времени. Но скажем так, когда происходит убийство галереи «Стерх», к этому сложно привыкнуть. И вообще, я поражаюсь кто дал право убивать кого-то, когда не ими было рождено.
— У нас как раз был вопрос, который мне прислали, поскольку на сайте не получилось у человека опубликовать под темой интервью. И был вопрос: известно, что коллекция «Стерха» забрана в другое учреждение и были ли там ваши произведения?
— Это такой рейдерский захват С.Кругловой (руководитель Сургутского художественного музея — прим.ред.), который поспособствовали те люди, которые уже ушли… не хочу даже называть эти фамилии, которые просто убили эту галерею и сейчас это остатки, галереей назвать нельзя, музеем назвать нельзя. Я не представляю… нужно молиться на каждого, кто там работает, потому что как можно в таких условиях работать… я бы, наверное, не смогла.
— Там был вопрос «Считаете ли вы это правильным?» — я так полагаю, что нет и ответ отрицательный?
— То, что грабить? Ну как бы неправильно. Во-первых, бог накажет 100 процентов, и я думаю, что уже наказывает, потому что я верю в это, потому что как отбирать… знаете заповедь «Не воруй» есть, да? Тут посредством администрации это было сделано, то есть они притянули за уши какие-то законы, но это, пожалуйста, кто в какие игры играет.
— Мы с вами так серьезно, даже немножко сурово начали…
— Давайте что-нибудь более весёлое.
— Давайте перейдем к более веселому. Например, к тому что сейчас как раз в вышеупомянутом «Стерхе» проходит выставка Nordic Sounds, и у этой выставки есть целая история о ее создании у экспонатов. Я так понимаю, что этот путь имеет корни в 2015-м году, когда вы устроили Live Art перформанс на Yggdrasil, которые приезжали в рамках фарерских концертов.
— Вы знаете, я бы хотела сказать слова благодарности очень утонченному человеку Андрею Чибиреву. Это тот человек, который чувствует искусство, это мало кому дано. И он может восхищаться этим искусством, и, когда он попал на мою выставку, он увидел дерево иггдрасиль, и он говорит: «Елена, у нас приезжает группа Yggdrasil, ты не дашь эту картину на заставку?» Я сказала: «Конечно, но давай только сделаем так, чтобы там ещё были крутились, падали звезды, которые как боги — вы знаете, это дерево иггдрасиль, вверху это боги-асы, внизу великаны, центр — это люди». И вот мы это сделали такую заставку. Я познакомилась с музыкантами этой группы, где три композитора в этой группе работают, они все играют не только в этой группе у них есть свои коллективы, они преподают — ведут большую деятельность. Надо сказать, на Фарерах культура очень приближена к людям, нет этого порога, чтобы вы же понимаете, чтобы мы пошли в какое-то культурное учреждение, мы одеваемся, и мы идем в Дворец культуры — не меньше, не больше.
— Вышли в люди.
— Вышли в люди. А просто так зайти в бар, послушать хорошую музыку — у нас всё меньше и меньше мест, где можем это сделать. То есть всегда получается, что у нас перед культурой есть такой барьер немножко, и много-много людей, которые просто не перешагивают этот барьер, они не идут туда: смысл какой, да? Но на Фарерах, конечно, маленькое количество людей, они разбросаны, условий нет никаких и т.д., но во всех местах, где можно это сделать… это такие культурные точки, где человек может приобщиться к любой культуре.
Например, на Фареры я привезла свою выставку графики на музыку трёх фарерских композиторов: Кристиана Блака, Ангелики Нельсон и Хеин Зиска Дэвидсон. Это абсолютно разные авторы: если Кристиан Блак — это этно-рок, джаз-рок, скорее, то Ангелика — это кельтская музыка (потому что вы прекрасно понимаете, что как раз викинги, которые шли завоевывать Великобританию, на Фарерах делали остановку, потому что Фарерские острова находятся между Великобританией и Норвегией. Очень много из Англии кельты, так и культура викингов, то есть она там смешанная такая и поэтому у нее очень много китайских мотивов), а Хеин — это такая музыка, которая больше рок, рок-баллады и т.д.
Эта выставка была передвижная — 10 работ, которые были напечатаны на бумаге, на пластике, можно было было перевозить с острова на остров. Мы были на четырёх островах. Вообще это огромный фестиваль, называется Summer Toner как Sometimes, только романо-германская группа, более жесткое произношение — Summer Toner 2016, фестиваль музыкальный, который организовывает Кристиан Блак, у него и звукозаписывающая студия, магазины, он выпускает диски и т.д..
И в рамках этого фестиваля они меня пригласили вот в такое путешествие по островам. Мы возили эти работы, вот эту выставку на каждом из островов помимо выступлений группы Yggdrasil, где одно произведение я рисовала — делала так называемый Live Art.
— Я бы хотела попросить вас объяснить нашим зрителям, что же это такое, потому что далеко не все знают. На самом деле это довольно необыкновенное сочетание, по которое ничего не написано, как про жанр, даже на каких-то иноязычных источниках. Это нужно было сделать раньше, прошу прощения, что не задала этот вопрос, не хотелось перебивать Елену Юрьевну. Хочется, чтобы вы рассказали. Началось-то с того, что вы рисовали музыку, если можно так выразиться.
— Мы ничего нового мы не изобретаем, мы рисуем, мы чаще всего работаем под музыку, нам музыка помогает. Мы делаем что-то свое, музыка играет, она нас воодушевляет — это один тип поведения.
— В афише это «стенография музыки» даже называется.
— Да, потом, когда ты слушаешь музыку, у тебя рождается образ, и ты пытаешься этот образ нарисовать, — это уже другое. И третье — для меня самое сложное, когда за очень короткий промежуток времени начинает играть музыка, ты должен условно войти в это пространство, понять, где ты находишься, определиться — даже от темпа, от ритма, от инструментов, зависят движения кисти: или это плавные линии, тягучие как, например, на выставке вы можете увидеть я делала Live Art на музыку Пярта, это эстонец. То есть это такая длинная, может немножко медитативная музыка, тягучая и линии становятся тягучие; «Багатель» — это более как виньетка уже, и ты должен войти в музыку, схватить этот образ сначала, посредством может быть даже физиологизма, как идет рука… это круг, треугольник, линия, такой гештальт… Потом это должна быть музыка, которая неизвестна тебе — первое восприятия, интриги, запечатление маленького кусочка музыки, но естественно, как ты это понимаешь.
Рисование образов — для меня это не новое, для меня это всегда было интересно, потому что также на выставке представлены работы, которые посвящены стихам Ольги Седаковой — это китайская путешественница. Я провела такой эксперимент: в течение долгого времени я читала, читала и читала это стихотворение, и что самое интересное — это было не один раз и не десять, это было достаточно долго, особенно было интересно её слушать, когда она читает. То есть я пыталась входить в пространство этого стихотворения, увидеть этот образ и нарисовать его, то есть рисование и образы — это понятно, но Live Art — это немножко более жесткие условия…
— Здесь и сейчас.
— Да, здесь и сейчас.
— Я надеюсь на наши зрители поняли, о чем идет речь, что Елена Юрьевна рисует музыку, если можно так корректно выразиться.
— Пытаюсь.
— Ну почему пытаетесь, рисуйте.
— Вы можете посмотреть, как это получается.
— Да, кстати, делась та работа, которую вы в 2015-м году на выступлении Yggdrasil рисовали?
— Одна работа присутствует здесь.
— То есть она также присутствует.
— Да, вот с чего началось эта работа осталась здесь. Первая работа, с которой я попала на остров Гжегв, как только я нарисовала, хозяин этого места он у меня ее сразу забрал, мне пришлось оставить все работы там. Потому что получились такие портреты духов этих мест. Гжегв — это небольшое местечко, с очень интересной пристанью среди скал, выточенной такой, где очень сложно кроме одной ладьи… другой корабль не может зайти, к этому побережью очень сложно было пристать, потому что очень высокие берега, и только в одном месте — сложно его с моря увидеть — был такой заход, и в портрете Гжегва там присутствует это, как мне показалось.
Потом это был Скалавик, такое местечко, которое меня поразило — не скажу, что лицемерием, но таким, знаете, все вместе: тут церковь, а тут спа-отель, где огромная ванная на улице, и все кто как одиет заходят в эту ванну. Для меня это такое просто было… и тут же церковь.
— Ну вот так компактно.
— Потом Торсхавн, это столица Фарер, и Ноульсой, это остров, где кроме одного поселения, где рыбаки, ничего практически нет.
Вот эти четыре портрета остались там, и то, что на выставке, — это авторская копия, которую я сделала, все работы мне пришлось оставить там.
— А там какова у них дальнейшая судьба?
— Они находятся у хозяев тех мест, где мы выступали с концертами.
— Я знаю, что вы еще побывали в том самом знаменитом гроте, о котором нам Кристиан Блак рассказывал в нашем онлайн-интервью в 2015 году…
— Да, где была королева Дании Маргрете…
— Как вы находите этот грот?
— Вы знаете, я всем хочу пожелать побывать там.
— Это действительно так, как Кристиан Блак рассказывал?
— Я не могу передать, вы только начали говорить, у меня уже эта картинка, звуковое ощущение…
Во-первых, в грот корабль… Есть два грота. Один — помпезный, где свадьбы проводят, музыка, он высокий, там акустика не такая сложная. А есть грот невысокий…
— Камерный.
— Да, с хорошей акустикой, сводчатый, полукруглый свод, где с большого корабля люди пересаживаются на лодки, но и много лодок туда не помещается. Они бы поместились, но прибой — и лодку на лодку сносит. Буквально присутствует лодка, где артисты, и лодка, где зрители. Там, где я была, там было два сеанса. Я была на лодке с музыкантами, снимала Кристиана и и Уила Веске. Кстати, Уил Веске — саксофонист, который тоже был в группе Yggdrasil, у него тоже проходит свой музыкальный фестиваль в Эстонии, Вера Кондратьева у него тоже была на фестивале.
— Да, про Веру как раз тоже есть вопрос.
— Они на разных островах проводят фестивали, у них очень интересная музыкальная ферма, то есть там очень интересные люди собрались в этой группе. И я была на лодке, где был Уил и Кристиан, я снимала их, и самое интересное — съемки, конечно, не передают все это ощущение, и половина съемок, конечно, черные. Почему? Потому что микрофон я пыталась вести по всем точкам — с каждого угла грота разный звук, разное эхо. Это необыкновенно: вот начинаешь снимать, помимо прочего — плеск волн, волны бьются о камень, ты постоянно на этом фоне ты слышишь, во-первых эхо, то есть Уил играет на саксофоне какую-то мелодию, несколько звуков — и они отражаются от всех мест.
— Живёт своей жизнью.
— Это необыкновенная вещь просто!
— А может быть, у нас в России можно было бы какую-то альтернативу найти?
— Можно, да. Конечно, но только надо захотеть. Вы знаете, все происходит в этой жизни из-за любви, надо полюбить это, надо захотеть, надо уметь восхититься.
— О восхищении: не могу не восхищаться Верой Кондратьевой, нашей замечательной вокалисткой, музыкантом. Я знаю, что вы с ней также сотрудничаете. Как случилось с ней ваше сотрудничество и планируете ли вы как-то продолжать дружеские и творческие планы?
— Вера очень интересный человек, и если вы пригласите ее…
— Кстати, мы планировали, но не сложилось по разным причинам.
— Я вас приглашаю 14-го числа, также будет концерт Веры в пять часов в галерее «Стерх». И там же будет небольшой Live Art — я буду рисовать, мы постараемся, чтобы зрители тоже порисовали. Мне очень нравится подача народной музыки — этно — в такой аранжировке Кристиана: музыка ханты, обработанная датчанином (он же родился в Дании, переехал на Фареры). Это очень интересная подача, она такая современная, живая, и то, что делает Вера, это вообще уникально, потому что ее голос пробирает до глубины: очень красивый тембр, сила звука, и она очень тонко чувствует выбрации…
На открытии выставки Вера была с большим, огромным бубном, была такая лапка — я не спросила, какого животного. И когда она била в этот бубен, звук изменил мою руку, и у меня пошли на работе такие точки… как звучание бубна. Изменилась линия: то есть звук способен даже менять это произведение.
— А планируете продолжать совместный проект с Верой?
— Ну например сейчас Вера была с группой Yggdrasil с новым альбомом Lipet El Seven Brothers — они были на гастролях в Эстонии, Литве, Норвегии. Я тоже участвовала, потому что несколько работ на выставке были посвящены этому альбому. И одна из работ, Littke Horse, «Маленькая лошадка» — я делала ее для группы, там такая маленькая лошадка, и на выступлениях они были в футболке с этим изображением. И Вера тоже была в этой футболке. Это такое смешение, очень интересный, удачный микс.
На свои выставки я всегда с удовольствием приглашаю Веру, потому что мне хочется ее показать больше, потому что ее не все слышали, мне кажется, ее надо слушать, это интересно.
— Хотя казалось бы, Вера выступает в филармонии, на различных мероприятиях. Мне кажется, что кто не слышал — очень жаль…
— Да.
— Очень известная личность и в нашем городе, и у себя в Лянторе. Вообще, музыка ханты и фарерская как-то соприкасаются, напоминают одна другую, как думаете?
— Немного раздвину границы этого фопроса, так как на моей выставке присутствует не только музыка, но и стихи — Ольги Седаковой, музыка Сергея Зятькова, талантливейшего композитора нашего города, гордость наша. Это композитор, который создает музыкой свои сказки, новые миры. Также композиции на музыку Олега Пайбердина, Пярта, это северное звучание. Знаете, чем северное от южного звучания отличается? У южных все здесь (показывает внешнюю сторону), внутри — ну, что осталось, как говорится. А северные ничего не показывают — но внутри огонь! Вот это разница между севером и югом. При внешней отстраненности моя задача — увидеть скрытый огонь, который находится в северных людях. Мне это интересно.
Также на выставке присутствует музыка Нино Катамадзе, это уникальная певица, которую я уже лет 10-15 слушаю и рисую ее музыку, это уникальный человек с уникальным тембром, но я ее к южным не могу отнести, у нее достаточно элегантное такое звучание, достаточно закрытое, хотя и вроде бы открытое сердцу, но… У меня, кстати, етсь такая работа, называется «Обнаженное сердце Нино».
— Это интересно. Элегантный джаз.
— И есть работы, посвященные музыке Миши Мищенко: уникальный композитор, молодой, я слышала его в Гнесинке совершенно недавно — у него был концерт. Можете зайти «ВКонтакте», посмотрите.
— Неоклассика. Он есть во многих группах о современной музыке.
— Это такая музыка, как для взрослых поколений оркестр Поля Мориа, только современный. Это музыка, которая обволакивает.
Нельзя сказать, что северное звучание — это тоько Фареры и ханты. Это наше звучание, тех людей, которые… я не ханты, не фарерка, я русская, родилась на Волге, живу в Сургуте с двух лет, на восемь лет уезжала в Москву учиться и вернулась назад. Я не могу сказать, что я — южный человек, я северный человек. Мне кажется, социум формирует человека, так же, как человек формирует социум, то есть это взаимообразная, проникающая реакция, и нельзя сказать: «Мы сформированы севером, Сургутом» — мы его тоже делаем.
— Вам самой по душе какая музыка? Какие исполнители у вас регулярно звучат? Я поняла, что Нино Катамадзе…
— Я слушаю все, могу слушать любое направление — могу Рахманинова слушать, Скрябина, ну его — потому что у него теория цветной музыки, что звучание обретает цвет…
— У Нино и альбомы называются по цветам.
— Это так интересно. Любая музыка, которая интересна, которую в разные периоды жизни ты слушаешь…
— Если говорить о художниках, когда-либо вас вдохновлявших. Может быть, кто-то был вашим творческим кумиром, эталоном? Не было такого человека среди живых?
— Я бы разделила. Знаете, есть восхищение талантом и желание сделать, как этот человек.
Я с детства была восхищена в Ботичелли, и когда попала в Уффици — могла бы экскурсии проводить, знала, где какая картина висит. Но самое интересное — перед входом в зал Ботичелли висит «Мадонна» Филиппо Липпи, его учителя. И это был шок. Я поняла, что Ботичелли — это условно фантик, там нет духовности, которая присутствует в «Мадонне» его учителя. Там слишком живо все, нет духовности — той, котоая есть в произведениях Филиппо Липпи.
Второй мой кумир — Врубель. Я просто восхищена им, бесконечно могу смотреть на «Демона», восхищаться его тонами. Это большая работа, в Третьяковке можно зависать часами.
Но сделать как они — это невозможно.
— И не имеет смысла.
— Да. Вот Обри Бердслей, это график английский — я пыталась сделать. Многие искусствоведы говорят, что в моих работах присутствует вот эта линия модерна, век модерна.
— Вы — художник-график. Вы сразу решили для себя, что будете графиком или какое-то время писали маслом и так далее? Либо вас увлекла эта стезя сразу? И почему графика?
— Могу сказать, что я обожаю Норштейна, его «Ежик в тумане» — икона стиля. Мы покупаем книги по его работам, его студии, которые сейчас выходят. Вот как он это делает, непонятно. Или, например, Тарковский, «Зеркало» — художник, можно бесконечно смотреть на каждый кадр. Художников много, у многих можно учиться, учителей много.
Почему для меня графика?.. Ну как Кандинский, линия — пятно… меня всегда больше интересовала линия. И даже создание из каких-то точек, линий, из хаоса. Всегда привлекала теория хаоса и порядка — как из хаоса можно создать какой-то образ, и неважно, линия, точка. Я раньше и точками делала картины.
— Как Сера.
— Да, и это создание из хаоса, вытекание из него… Я стараюсь свои работы сделат так, чтобы человек угадывал сам, стараюсь оставить место для зрителя, чтобы работа была не только для меня. Вот как, например, обычный пейзаж: нарисовано — и вас там нет. или фотография: это сфотографировано, это словно консерва, ты уже туда не войдешь. Но когда эти линии — человек подходит, начинает думать: что это такое… Слава богу, начинает думать! И это классно, когда они начинают будоражить. Могут нравиться или не нравиться — но равнодушным не оставляют никого. Потому что там остается место для сотворчества со зрителем. И это интересно.
То, что вы говорили о графике, — да, мне действительно интереснее такое минималистическое…
— Точное…
— Да, подход к образу одной линией. Но это не линия Пикассо, мне не очень нравится такая линия, это очень жестко для меня. Что-то более — стиль модерн.
— Поговорим про современное искусство. Недавно был случай с ананасом — по новостям везде гуляло, что вот остеклили ананас, ну, это была шутка студентов. Его остеклили, приняли за экспонат, смотрели, фотографировали. Имеет ли вообще место такое искусство, даже если принять тот факт, что на самом деле бы так поступили и сделали бы из него арт-объект. И в каком контексте он мог бы быть экспонатом? Реакции неоднозначные.
— Это акция. Не искусство — акционизм. Мы можем говорить о том, что человека можно ведь триллером напугать, почему нет? Но это ведь тоже акционизм: из человека вытягивают определенные чувства. Потому что мы понимаем, что в обыденности мы костенеем, становимся такими… чувств все меньше. И любое воздействие на человека — триллер, акционизм, ананас, — все, что воздействует на человека и вытаскиевает его чувства… Ну, все мы в лагере рассказывали сказки на ночь — про черную-черную руку — все это тоже акционизм.
Все, что заставляет человека испытывать какие-то чувства, прекрасно. Но если мы говорим об изобразительном искусстве, то это — не изобразительное искусство. Хотя это искусство. Толлько и всего. В этом разница.
— Но это уже стереотип. Многие воспринимают современное искусство именно так: очки, ананас, рваный ботинок на витрине, — но ведь это неправельно, как мне кажется. Это достаточно ограниченный взгляд на современное искусство, где есть ведь и живопись, и другое. Ведь и вы тоже представитель современного искусства.
— Я могу сказать, что беда в том, что наши дети и многие мои ровесники прошли период этого клипового мышления. Вот это такой стереотип сжатый-сжатый, стереотипной мышление, его можно обозвать «Так удобнее». Не надо думать: приклеить ярлык, назвать и жить спокойно, не задумываясь, что это. Размышление — это ведь больно, надо шевелить извилины, а тут очень удобно: наклеил ярлык — и не надо размышлять. Мне кажется, это в современности очень прогрессирует. Это такой тренд, скажем так.
— Обидно, что целое актуальное направление стало восприниматься, как ананас за стеклом, когда там множество достойных представителей, которых можно назвать искусством.
— Я четко знаю, что если что-то делает, щначит, кому-то нужно. Но значит — так удобнее управлят толпой с этим клиповым мушлением, стереотипным. Команда влево — все пошли влево. Вправо — все пошли вправо. А тут один говорит: а я не хочу. А ты кто вообще? Понимаете, этого человека убирают, очень все причесано, все размерено, всему даны ярлыки, названия, все по полочкам разложено — наверное, кому-то выгодно. Я не говорю по именам — Иванов, Петров, Сидоров — но, наверное, если вот это сейчас присутствует, то наверное, да, это кому-то нужно.
— У нас также был вопрос, адресованный вам, на мой взгляд, неоднозначно он щвучит. 20 лет назад художественная жизнь Сургута была активнее, многообразнее, было больше художников, хороших. Сохранилась ли преемственность традиций?
— Нет, конечно. У нас в городе художников выживают…
— То есть вот сейчас тлен, а раньше было хорошо.
— Ну вот у меня друзья: кто спился, кто умер, кто уехал, кто просто умер — не спился. То есть художнику сложно прожить в Сургуте, здесь, чтобы жил, родился, воспитать художника, нужна среда. Это мы последние из могкан, кто сопротивляется этой агрессивной среде, агрессивной для творческого человека. У нас есдинственный композитор Сергей Зятьков, на руках его надо носить — а мало кто о нем знает вообще.
Это не только для художников. У нас больше то, что удобно: кружковая работа, концерты, демонстрации, барабанщицы там какие-нибудь прошли… Ну, я думаю, что в Сургуте все это прогрессирует.
— Но у нас же есть плеяды молодых художников. Мне кажется, что у нас просто нет контакта с мастодонтами, мастерами.
— Да вымерли все мастодонты, никого не осталось!
— Ну вот даже взять вас, ваш круг. Нет достаточного контакта между ними, и складывается ощущение, что нет никого. У нас полно талантливых молодых художников — здесь и в близлежащих районах: тот же Нижневартовск. Может, просто стоит налаживать связь между поколениями…
— Это безусловно интересно, но вы же понимаете, что художник — прежде всего индивидуалист.
— Это само собой.
— Мы можем пообщаться, мы можем поговорить, Я, например, могу сказать, какие-то работы мне нравятся, какие-то — нет, и что дальше? Когда мы начинали, была поддержка государства, то есть если проходила выставка… Например, один-единственный каталог, который мне издали, — когда проходила выставка в Музее природы и человека в Ханты-Мансийске. Это нормально. Но у многих ли молодых художгников вообще издан хотя бы один каталог? Вот даже с такой стороны если подойти — со стороны поддержки, не говорю уж о грантах и материальной поддержке. Для художника важно именно его признание.
Как могут молодые развиваться — и где они увидят: все талантливые молодые художники ушли в дизайн, потому что художник не может питаться воздузхом. Слава богу, у меня есть своя работа, которую я люблю, которой мне нравится заниматься, — дизайн интерьеров, декорирование, ландшафтный дизайн, — где у меня есть оплата труда, иначе бы и выставки я не потянула. А молодой человек — у него, скажем, нет квартинры, ему негде жить, и как он будет делать выставку? Поддержки нет никакой.
То, что происходит у нас в культуре сейчас, — это просто издевательство над художниками. И я восхищаюсь молодыми, которые пытаются что-то сделать, хотя это очень сложно.
— Да, такая тема тяжелая.
— Я могу сказать, что Фареры — там мало людей; нас можно с ними сравнить. ХМАО — такой достаточно локальное, обособленное место. Но я посмотрела, как относятся там к молодым… Парень-девушка написали несколько работ — они создают группу, их поддерживают, у них спонсоры, и постоянно градообразующие предприятия в них вкладывают. Почему? А те люди, которые там работают, они живут в этом городе, они куда пойдут?
А у нас что? Центр города — оплеванная, залузганная семечками «Аврора», где ребенок учится ходить по заплеванной семечками улице. Где лучше учиться ходить? В сквере, где все чисто, красиво, природа, стоят прекрасные скульптуры, или вот у нас? Это же просто… это все зависит от города, конечно. Но чиновники, видите, как… Сейчас каждый за свое место. Главное — место сохранить, а остальное — по остоаточному принципу. Какие-то деньги, бонусы получить — главное, а город — это уже…
— Мы заговорили про город, и как раз возник вопрос по поводу так называемой экспортной культуры. Экспортный уровень культуры — интересуются: в добротной программе развития культуры Сургута в начале нулевых годов была провозглашена цель выйти на экспортный уровень культуры и перестать быть бесконечным потребителем заезжих культпродуктов. Почему это важно, спрашивают у вас. И изменилось ли что-то?
— Изменилось, конечно. В 2000-х так и было. Поэтому и создалась галерея «Стерх», художников оставляли. У меня, например, были выставки, и я знаю, что художников приглашали, галерея их вывозила в другие города, а сейчас этого нет, сейчас наоборот, кажется… Любой художник — это раздражитель, он мешает работать чиновнику. Я не имею в виду музыканта или художника — вообще. Он не помогает, а мешает, и конечно, все изменилось, и думаю, что дальше будет хуже. Моя выставка прошла, и я думаю, наверное, это будет последняя.
— Спрашивают, останутся ли ваши работы в «Стерхе» после выставки.
— Ну как я их могу оставить, если все те работы, которые я оставляла, их уже украли! Нельзя ж неичего оставить, все же отберут. Причем кто решает? Какие-то чинуши, которые не соображают, куда это, что это и так далее, но зато они умеют подписать документ правильно. Причем я лично разговаривала с Поповым (Дмитрием Поповым, предыдущим главой города — прим.ред.), что нельзя этого делать. Я ему писала, что это недопустимо, говорила, что не видят люди просто, не понимаю, что творят, нет профессионалов, надо обратиться к специалистам, и когдая я ему сказала: «Я же вам написала, почему же вы не читаете письма, которые вам отправляют?» — он ответил: «Ну что, я каждому буду отвечать?» Но зато он был на выставке у Кругловой (В Сургутском художественном музее — прим.ред.), пресса его запечатлила, он хорошо встал, пофтографировался и так далее.
Сейчас власть изменилась в городе, я мало в этом понимаю, одно лицо поменялось на другое — для меня это пока что лица, я не вижу никаких поступков. Ничего не изменилось, стало только хуже.
— Почему говорите, что выставка, возможно, последняя?
— Сделать такую выставку, сделать проект без финансирования — невозможно. когда делаешь все сам, сам платишь за все… слава богу, что не берут деньги за аренду с художников, но скоро, наверное, будут. Уже идти кланяться к чиновникам придется — хотя они должны это делать. Я не знаю, у меня нет каких-то радужных перспектиы, возможно, у молодых художников есть…
Так что пользуйтесь моментом. Выставка послоедняя — возможно. Я не знаю, может быть, как-то изменится ситуация. Раньше по-другому было: скажем, на мою выставку первую пришел Яков Семенович Черняк. На эту выставку не пришел никто. А зачем? Никому не надо же это, правильно?
То же самое с ТВ. Когда Урушев был (Олег Урушев, первый генеральный директор СТВ — прим.ред.), я знала, что его ребята будут у меня на выставках. Сейчас команда поменялась — я не выпала из окна восьмого этажа, не сгорела, меня не застрелили, не своровала ничего — и я неинтересна.
— СМИ действительно не очень охотно освещают мероприятия. Сама была на открытиях выставок, могу подтвердить.
— Я не то чтобы жалуюсь на это время. Это время нужно, видимо, принимать. Или бежать отсюда.
— Я, наверное, завершу более таким поэтичным вопросом: есть ли у вас мечта что-нибудб нарисовать либо с кем-ниюудь что-нибудь нарисовать — возможно, не для выставки. Собственного «Демона», на которого вы будете всегда смотреть?..
— О нет. Жизнь — это процесс, это такой путь, и если это мечта, надо ее делать. Я стараюсь делать то, что я хочу. Жить надо в кайф, стараться делать так, как ты хочешь. Мне кажется, не надо мечтать о недостижимом. Я не собираюсь рисовать для вечности, потому что то, что яделаю, доставляет мне удовольствие.
— Это заметно — по вам, по вашем работам. Все эти линии искрятся светом, чем-то положительным, хорошим. Я всех приглашаю на выставку в «Стерх», которая сейчас там проходит, выставка нашей Елены Суховой, обятельной, интересной гостьи, благодарю вас за интересную беседу. Приходите к нам еще, мы вас будем приглашать, и, надеюсь, это все-таки не последняя ваша выставка.
— Я тоже надеюсь.
— Спасибо за то, что пришли!
— Спасибо вам.
Справка: Елена Сухова заявила о себе в жанре live art еще в 2015 году, когда «стенографировала» живую музыку во время выступления фарерской группы Yggdrasil в рамках фестиваля Сургутской филармонии «60 параллель». Собственно, после этого опыта художница и загорелась идеей побывать на родине музыкантов.
