Не так давно в Сургуте на площадке ДИ «Нефтяник» состоялся концерт легендарной группы «Чайф» под названием «Вместе теплее». Если кто-то помнит — именно так называлась одна из песен свердловских рокеров 1987 года. Корреспондентам «НГ» удалось побеседовать с лидером группы «Чайф» Владимиром Шахриным о семье, музыке, счастье, Соколовском, пельменях и Бобе Дилане.
Нас совершенно очаровала простота и человечность Владимира Владимировича. Знаете, есть у чайфов какое-то потрясающее достоинство, благодаря которому и через 30 с лишним лет на сцене они не превращается в латексных молодящихся клоунов, в протестующих старичков или в жалкое подобие самих себя. Кто-то язвительно скажет, что «шахринский рок» умер, но песни группы продолжают жить из года в год, находя все новых слушателей. Родители приводят на концерты своих подростков, которые, оказываются, знают тексты старых песен — это уже связь поколений.
На интервью мы пришли не с пустыми руками, принесли музыканту небольшой подарок (скажем по секрету, это была картина).
Владимир Шахрин: Спасибо, это потрясающе! Моей внучке точно понравится. Я положу вот сюда, и, если я уходить буду и забуду, вы мне напомните, чтобы я забрал, хорошо? У меня память ни к черту. Мы с женой ездим на машине, она рядом сидит и указывает: «Мы едем вот туда, ты вообще помнишь, куда мы едем?!»
Надежда Макаренко (смеется): Главное — тексты песен не забывать!
В.Ш.: Ну, тоже бывает иногда, вот 9 Мая всю программу отыграли, последней играем «Поплачь о нем», ну с 1989 года играем — и у меня в конце такой белый лист, понимаю, что ни слова не помню, последний куплет.
Н.М.: А вы микрофон в зал повернули, мол, зрители, подпевайте?
В.Ш.: Ну я так: ммм-ммм-ммм! До припева дотянул…
Юрий Нуреев: Теперь понятно, почему артисты с залом так общаются!
Очень струнные дела
Ю.Н.: Начнем с дел сегодняшних. Расскажите об альбоме «Теория струн»: как вы пришли к этому альянсу со струнными?
Н.М.: Одна обложка чего стоит! Классная.
В.Ш.: Ну да, это дизайнеры молодые, хорошие делали, стритартовцы. Мы с ними дружим, и они все время концепутально все делают. Они нам делали обложку «Кино, вино и домино», там была целая история с бетонной плитой — делали форму, месили бетон, сами ее создавали, сваркой варили надпись «Чайф», потом все отпечатки делали… На виниле смотрится роскошно.
А «Теория струн»… Мы к зимней акустике все время придумываем какую-нибудь историю. Встретились с Александром Пантыкиным — основателем группы «Урфин Джюс». Сейчас он у нас председатель союза композиторов Урала и Сибири. Много для кино пишет. И у него есть небольшой скрипичный оркестрик: это молодежь, консерватория, училище Чайковского. Зашел как-то разговор, я говорю: «Ну, с оркестром не хочу, весь этот пафос, трубы-дудки, дедушки-бабушки, которые в ноты смотрят…» А он и говорит: «Так давай я программу сделаю с этим оркестром!» И он написал аранжировки, мы собрались вместе в его бункере — а у него такой бункер военный — и студия, и штаб. И сначала компьютер играл по аранжировкам, я на гитаре играл и пел, чтобы понять, где удобно, где неудобно, где хорошо. Получились простые, прозрачные, мелодичные аранжировки, без пафоса.
Там 14-15 человек у нас было на сцене, мы к ним приходили репетировать, потом они к нам на базу приходили, и для них это интересно, круто они там посидели, чаю попили, после первого концерта коньячку выпили, мы им весь райдер спалили, консерваторкам-то! (смеется) И они прониклись все, мы же еще в Москве выступили, в Питере — и там был придуман ход, что они полпрограммы играют в классических костюмах, потом они уходят со сцены, мы играем несколько песен вчетвером, и потом они выходят — в джинсах, футболках, вот кто в чем, люди с улицы, обычные мальчишки и девчонки, начинают жечь с пританцовыванием!
На момент записи одна песня новая была всего — «Чей чай горячей», остальные старые, но они совершенно по-другому звучат. И это очень наша, уральская история. Мы записывали в Москве, на «Нашем радио», и первые две песни отдали свести московскому звукорежиссеру, который очень хорошо работает, делает звук многим — вот Ване Урганту, когда вживую у него играют, другим… Мы его очень любим, но он сделал стандартно. Стандартно хорошо.
И я говорю: «Нет», — мы забрали все материалы, и у Славы дома сами делали сведение — для того, чтобы люди, которые будут слушать альбом, понимали, что здесь — не оркестр, что это не огромный зал, что это очень такая интимная история… И мне кажется, у нас получилось. Хорошая работа, мне не стыдно за нее.
«Дедушка Дилан форева!»
Н.М.: Вас в начале карьеры Андрей Матвеев назвал уральским Бобом Диланом: это прозвище прижилось? И как вы, кстати, относитесь к тому, что Дилан получил Нобелевскую премию?
В.Ш.: Ну, Андрей Матвеев тогда, в 80-е, был молодой писатель, член Союза журналистов, еще что-то, такой эстет, интеллектуал. И он привел меня, можно сказать, за руку, в тусовку, был день рождения у гитариста Миши Перова, там как раз совсем молодые Nautilus Pompilius были, я с ними познакомился, «Трек», «Урфин Джюс» — ну вот, такой костяк… Такой в красном уголке какого-то завода джем-сейшн. И я на него с гитарой пришел, и вот он меня завел и представил: «Наш уральский Боб Дилан!» — и я все сидел и ждал, когда ж джем-сейшн-то играть будем, а они все бухают и бухают, черти. В конечном итоге я говорю: ну что, когда, и они говорят: «Ну давай уже, сыграем», — и сыграли две песни, и они мне стакан в руку: мол играть умеешь, теперь посмотрим, как умеешь пить. А я все-таки на стройке работал, человек не злоупотребляющий, но пить умею.
И в конечном итоге джем-сейшн начался: концепцию придумал Илья Кормильцев, он там тоже был, он сказал: «Давайте поменяемся инструментами, и каждый будет играть на том инструменте, на котором он играть не умеет». И он играл на скрипке тогда (смеется). И вот эта вакханалия и была этот самый джем-сейшн. Самое удивительное, что, когда прошло много лет и я рассказывал это как миф или легенду, сам начал сомневаться: было ли это? — спустя 30 лет нашелся человек, который сделал семиминутную запись на кинопленку — она без звука, но, по крайней мере, она свидетельствует, что такое действительно было! Она есть в интернете, под нее какая-то наша старая песня подложена, можно найти.
Кстати: Автором неологизма «Чайф» является поэт и музыкант, участник первого состава группы (1983—1984) Вадим (Вадик) Кукушкин. Он взял за основу два слова: «чай» и «кайф». Так называли черный чай-чифирь, в огромных количествах поглощавшийся на репетициях, поскольку изначально отношение к репетициям было не особо серьезным, и они были похожи на на вечера с чаепитием и игрой на гитарах. «Сходить на репетицию» звучало как «сходить на чайф».
Что касается Дилана, то я рад, что ему дали премию, я считаю, что он как никто заслужил это, потому что этот человек дал язык целому поколению поэтов-песенников второй половины 20-го века. Песни «Битлз» до встречи с Бобом Диланом были совершенно банальные — про «я люблю тебя, ты любишь меня», а после нее начались как раз Revolver, Sgt Pepper, человек-морж, и такие образы странные появились. То есть он некий стандарт песенной поэзии заложил! И на наш рок он тоже, конечно, повлиял, потому что мы все находились под впечатлением от поэзии Бориса Гребенщикова и Майка Науменко, а они все переводили тексты как раз Боба Дилана. Они англоговорящие были парни, и у них в Питере был доступ ко всему такому, и они переводили эти песни. И вот мы сейчас тоже имеем доступ, и тоже видим это все, и видим, что песни Бориса Борисовича и Майка — если не заимствования, то близкие переводы Дилана. Так что дедушка Дилан – форева, правильно он премию получил!
Курс на акустику
Ю.Н.: Если говорить про музыку: вас традиционно называют народной группой, и вы оправдываете это звание, стараясь не пускаться в эксперименты. Последний эксперимент со звучанием — это, если не ошибаюсь, песня «Сальто назад». С тех пор как-то заигрываний с электроникой и вообще со сменой стиля не было, почему?
В.Ш.: Я нормально отношусь ко всем жанрам: если жанр существует, то, понятное дело, должны быть те, кто станет его королями. Но в какой-то момент я понял, что мода модой, а… я иду на концерт Пола Маккартни, чтобы услышать звук его бас-гитары вот этой, которую он таскает за собой все это время, и на концерте Ростроповича я бы меньше всего хотел бы, чтобы он встал за диджейский пульт и начал пилить скретчи. Я бы хотел услышать, как он играет на виолончели. Потому что эти люди играют не так, как другие. Лучше. Я понимаю, что некий саунд группы «Чайф» — аутентичный звук рока конца 60-х, две гитары, бас, барабан, без спецэффектов. И так мало кто играет. Сейчас молодые группы играют с множеством спецэффектов, но по сути, это та же фонограмма: у них минусовки все прописаны, куча звуков, лупы, но они уже все становятся рабами компьютера, не могут подвинуть что-то, поменять, тот же темп… У нас как — как отсчет барабанщик задал, в том темпе и играем. Иногда кажется на концерте: медленно, медленно играем. Потом смотрю запись: как же быстро-то! Для меня это нормально, понимаю, что это все время разное настроение. Скажем, в зависимости от дирижера одно и то же произведение Вагнера может звучать по-разному. Или мрачно, чуть помедленне и с акцентированным темпом, — или чуть полегче, побыстрее, не столь готично, но хорошо.
Поэтому мы решили, что уж давайте мы будем делать то, что делаем хорошо.
Счастливы вместе
Н.М.: Вы пели про оранжевое настроение. А если бы сейчас пели, какое бы было настроение?
В.Ш.: Я думаю, что не менее, чем оранжевое. Оно было оранжевое от некоей беззаботности. Сейчас забот много. Когда мне говорят: «Вы свободный человек?» — я отвечаю да, я свободный, могу читать книги, какие хочу, играть, что хочу, ездить по миру и так далее. У меня есть свобода выбора. Но при этом я понимаю, что у меня за плечами такой рюкзак ответственности огромной. Я старший мужчина в доме, я отвечаю за всех — за жену, детей, внуков, за сестру, племянницу, так получилось. Поэтому оно оранжевое, я, по большому счету, счастлив. Я счастливый человек — у меня получилось многое, я рад, что вот эта школьная история вылилась в историю группы «Чайф», что есть продолжение. Что у нас крепкие семьи с хорошими отношениями… Я счастлив, что на даче два раза стенку выносил, чтобы стол расширить: там 35 человек собирается и собирается, я приезжаю на 2 дня домой, все мои девчонки с внуками приезжают, еще соседи приходят с детьми, с собакой, еще… Я понимаю, что это и есть счастье. В определенном возрасте — то, что у тебя все получилось, что ты кому-то нужен… Не то, что, когда звонишь: «Ну что же, вас тут уже три года не видел, дети, приезжайте»… Нет, тут если дней пять никого не было, уже звонишь: что-то случилось, вы где все?! Все ли в порядке?
Я счастлив, что уровень публичной популярности — такой, как мне надо: могу ходить по торговым центрам, спуститься в метро, в Москве у меня нет квартиры и машины — мне удобнее так. Уровень популярности позволяет мне не быть с утра до вечера таким Артист Артистычем и Поэт Поэтычем. То есть я приехал домой, выключил — и перестал быть кумиром молодежи (смеется). Нормальный мужик, дедушка. Если надо на огороде, на даче что-то покопать — так поехали, сделаем! К концерту приехал — надел костюмчик, раз — ты артист. Мне кажется, что с утра до вечера нести эту миссию — утомительно, это рабство, с блестками, мишурой…
Н.М.: Вы со своей группой близко общаетесь, и в этом секрет успеха — у вас нет текучки. Вы вот говорили, что и на Новый год все приходят к вам, лепите пельмени…
В.Ш.: Да, все приходят. Я знаю всех сестер, жен, детей племянников.. Да, и эти 35 человек — это моя большая семья. Есть малая семья — Шахрины, и есть большая семья — «Чайф». Последние изменения в составе были в 1996 году, когда молодой наш участник пришел, Слава Двинин, ну вот тоже 20 лет с нами. Вся техническая группа — седые все, а пришли все пацанами. Административная группа с нами с 1992 года.
Справка: Чайф (первоначально Чай-Ф) образован Владимиром Шахриным, Владимиром Бегуновым и Олегом Решетниковым в 1985 году, хотя история группы начинается ещё с 1983 года, когда Владимир Шахрин, Олег Решетников и Вадим Кукушкин начали репетиции в Свердловске.
Личина государственной машины
Ю.Н.: Но в Екатеринбурге вы все-таки столпы, патриархи, к чьему слову наверняка прислушиваются. Поэтому интересно ваше мнение о процессе блогера Соколовского.
В.Ш.: Если задавать вопрос: «Справедливо к нему отнеслись?» — можно ответить: «Несправедливо». Адекватное наказание? — Неадекватное. А жалко мне его? Нет, не жалко. Ну дурак дураком. Ну, решил он для себя: я на столько, на 20 сантиметров нарушу какие-то моральные устои, принципы для своей популярности. Ну а в ответ ему государство взяло и на полтора метра «нарушило» те же «моральные условия»! Он явно рассчитывал на реакцию, но не думал, что она будет настолько сильной: «А ногами-то чего пинать?!» Почему такая реакция властей — это тяжело понять, у нее какие-то свои интересы, свое видение — за кремлевскими стенами. Да, наказание неадекватное, он не должен получать срок за совершенное. Но мне его не жалко.
Ю.Н.: То есть здесь все выглядят не очень…
В.Ш.: А история вообще не очень хорошая — со всех сторон. Но государство… Я вообще не знаю ни одного идеального государства. Государственная машина всегда тоталитарна в той или иной степени, способна ради своих интересов надавать, придавить, и я стараюсь держаться от этого подальше: вот есть мое личное пространство. То есть когда говорят про свободу во всем государстве, во всем мире, то я в эту фигню не верю. Вот есть моя личная свобода, а когда говорят, что люди выходят на улицу, я удивляюсь. «Вот тебя лично лишили свобод?» Если да — то да. Но есть люди, которые, условно говоря, верят в какие-то свободы, и они выходят на улицы — по большому счету, это ведь успешные, вполне состоявшиеся люди, все у них хорошо… А вот если выйдут, как в 90-е годы — шахтеры, металлурги, у которых производство стоит — вот тут понимаю: государство перегнуло палку. Вы хотя бы возможность людям кормить свою семью, ходить на работу должны обеспечить, какими бы тоталитарными монстрами ни были. Вот тут бы я поддержал. А когда выходят школьники с коррупцией бороться, я не против — но поддерживать их не буду, они ж не понимаю, о чем речь.
По большому счету, мы в 80-е устраивали хип-парады, такие дни непослушания, когда подбивали всю школу, когда нам говорили приходить в форме, с галстуками, комсомольскими значками, а мы приходили в каких-то полосатых брюках, волосатыми, и нас в школу не пускали, а мы просачивались — мол, вот такой у нас протест. Вот, собственно, теперь это по-другому выражается.
А в городе меня пытаются сделать в любой дыре затычкой. Ну вот три дерева спиливают — а давайте позвоним Шахрину, спросим.
Ю.Н.: Это как с Юрием Лозой, который однажды цветасто высказался, и теперь ему по любому поводу звонят…
В.Ш.: Да. Храм на воде, собаки бездомные — что угодно. Но я уж говорю: «Ребята, ну конечно, у меня есть свое мнение по этому поводу, но я придержу его при себе, я музыкант всего лишь. Я понимаю, что иногда точно так же, как вы, я делаю выводы из информации, которая есть. Но я ж не знаю, насколько она точна. Может, я держусь за хвост слона, пытаясь определить, как выглядит слон…» Ну вот точно так же мы все судим. Поэтому я в каких-то ситуациях не высказываюсь, потому что не уверен в исходной информации.
Чайфы на Дне города в Сургуте
Что нового?
Ю.Н.: Давайте вернемся к музыке. В последнее время вы издаете на виниле альбомы старые, есть впечатление, что вы оглядываетесь назад. Каков же будет новый этап в работе?
В.Ш.: Винил — это следование моде, и оно мне нравится, потому что я люблю винил. Поэтому мы переиздали те работы, которые никогда на пластинках не выходили, новые работы делаем на виниле. Что касается нового — не знаю, какой он новый, но я не думаю, что мы сможем как-то удивить публику. Порадовать — думаю, сможем, а удивлять — это дело новых людей, дело нового времени. Я, кстати, жду: вот 17 лет нового века прошло, а ничего нового в искусстве не появилось. Мы собираем пазлы, придуманные в прошлом-позапрошлом. Должно что-то появиться, и вот оно нас и удивит. А мы просто радуем. У нас есть девять новых песен, мы их репетируем. Вот заканчивается тур, летом порепетируем, осенью будем записывать, и потом вам покажем!
