Ответсеком Матвеев был тяжелым.
Тут надо понимать. Мне без месяца 18 лет. Я принят корреспондентом в районку. Районка – это газета « К победе Коммунизма!». Именно так: с большой буквы «Коммунизма» и с восклицательным знаком. Орган Сургутского горкома КПСС (коммунистической партии Советского Союза) и исполкома городского совета народных депутатов. Я – корреспондент отдела молодежи, а фактически – мальчик на побегушках, обрабатывающий письма и пишущий заметки на темы, о которые брезговали пачкать руки мои взрослые «товарищи».
За дело я взялся с пионерским задором и писал неприлично много, хватаясь за все абсолютно темы. Качество писанины сейчас скромно опускаем. Старшие «товарищи» снисходительно посматривали на меня сверху. Я этого не замечал и заваливал редакцию своими заметками. Чем больше я их писал, тем… реже они публиковались.
Так вот, собственно, к Матвееву.
Он был ответсеком. Ответственным секретарем. Тем самым человеком, в папочку которого стекались все без исключения (мои в том числе) тексты. Папочка называлась редакционной. Это была толстая картонная папка с заворачивающимися «ушами» и завязками, которая лежала на правом краю стола ответственного секретаря и из которой он, и только он, доставал гранки для очередного номера и ставил в газету. Матвеев был всемогущим. Даже редактор так не влиял на текущий выпуск газеты, как ответсек.
У Матвеева была своя система работы с содержимым папки. Само собой разумеется, все партийные темы (за это отвечали Галина Кондрякова и Татьяна Струтинская) шли вне очереди. Когда та же Кондрякова что-то писала про ханты, Матвеев придерживал. Нефтянке (Николай Козлов) тоже был зеленый свет, транспорту – тем более, потому что транспортом заведовал закадычный друг Матвеева Виктор Семенов. С промышленностью (Зоя Сенькина) проблемы были другого плана: Сенькина не умела писать меньше чем на полосу, но делала это так искусно, так у нее одно перетекало в другое, что даже крючкотвор Матвеев не мог вырезать ни строчки. Их кабинеты были напротив, и часто вся редакция могла слышать их перепалку (в редакции «КПК» все, кроме Матвеева, почему-то орали):
– Матвеев, я тебе «Обьнефтегазгеологию» положила в папку, видел? Ставь на завтра, они ждут.
– У меня полосы нет, сокращай.
– Матвеев, ты сдурел совсем?! Я в отличие от тебя не штаны протираю, а шастаюсь по заданиям. Сам сокращай! А завтра сдам Солохина, не вздумай резать.
Это была такая уловка, сократить Сенькину ни Матвеев, никто другой был не в состоянии, и ее статья, разумеется, каждый раз выходила, как того и хотел автор.
Меня Матвеев игнорировал.
Он, конечно, ставил в номер всякую мою мелочь типа 20-строчной заметки о соревнованиях по плаванию в детском садике «Дельфин», ради которой я тратил по полдня. Это называлось «закрыть дырку», когда на сверстанной полосе вдруг образовывалось пустое место и срочно требовалось его чем-то «заткнуть». Здесь я со своими «Дельфинами», «Русалками» и прочими «Светиками-семицветиками» был незаменим. Король малой формы!
Но большие мои статьи Матвеев держал в своей папке. Держал месяцами.
Бывало, я сдаю ему очередной опус, большой очерк, которым, как истинный графоман, горжусь, а Валерий Сергеевич мне говорит:
– О, как много! Молодец. Нам как раз на среду надо что-то большое ставить.
В среду, естественно, ничего не поставлено. Я уезжаю на очередную полуторамесячную сессию в университет, а по приезду обнаруживаю, что моя статья мало того что не напечатана, так еще и опустилась на самое дно толстенной матвеевской папки. Я шел жаловаться на жизнь по кругу – к Людмиле Боковой, к Алле Ярошко, к Надежде Гареевой. Они любили меня учить, а мне нравилось к ним тянуться.
Потом я шел к самому Матвееву.
– Валерий Матвеевич, – говорю.
– Сергеевич.
– А?
– Валерий Сергеевич. Не Матвеевич, а Сергеевич.
– Извините.
– Ты не первый.
Дальше я сбивчиво жаловался ему на него же. Неизменно состоялся разговор, который я даже не вспомню. Матвеев говорил литературно, поэтично. Мне думается, он даже о строкомере мог бы сложить стихи, а, возможно, и сложил. Как Сенькина писала свои несокращаемые статьи, так Матвеев умел разговаривать с собеседником – тихо, неконфликтно и умиротворительно. Я уходил ни с чем, но, удивительное дело, на Матвеева зла не держал.
Зато когда он был в отпуске и вместо него на ответсека садилась Алла Федоровна Ярошко, а позже – моя ровесница Наташа Сазонтова, наступал мой звездный час. Я писал что хотел и сколько хотел, и, главное, мои статьи шли в набор немедленно!
Что делал Матвеев по возвращению. Он никому ничего не выговаривал и возвращал производственный процесс в привычное спокойное русло. Но при этом внедренные без него «нововведения» брал на вооружение и использовал, словно так и предполагалось.
Газета тогда была, чего говорить, хороша.
А потом Матвеев стал приносить мне мои «вылежавшиеся» материалы:
– Пробегись-ка, может, чего-то подправишь, я хочу на субботу дать.
Я, воодушевленный, выхватывал из рук Матвеева собственные гранки двух-трех месячной давности и, не веря собственному счастью, усердно их перечитывал. Перечитывал и… понимал, что ЭТО публиковать нельзя. Коряво, банально, вычурно… В общем, паршиво. Как я этого не замечал сразу?
Потом допоздна переписывал свою писанину, перечитывал, и снова переписывал, сам перепечатывал на машинке… Наутро, прежде чем отдать ответственному секретарю, пробегался по тексту еще пару раз. Напоследок что-то подправлял, и, наконец, решался отдать Матвееву. Больше я не качал права. Я получил урок ответственности.
